Кажется, что театр и его вечные поиски — последнее, о чем стоит сегодня думать. Хотя за тысячелетия ничего не изменилось — театр остается зеркалом общества. Европа не в лучшей форме, европейский театр — тоже. Зеркало трясет, отражение неясно, по стеклу ползут трещины. Абьюз, харассмент, травмы, полученные в детстве, небинарность и так далее — всё это важные и болезненные темы. А если в сравнении с новостями: с гибелью целых городов, обнаружением свежих массовых захоронений, с потерей близких и убийством детей? Как всё это совместить? Современный театр в который раз заново учится говорить со зрителем. Лера Пешкова рассказывает об этом на примере свежих спектаклей европейских классиков: Кристофа Марталера и Кристиана Люпы, молодой звезды Каролин Нгуен, а также спектакля независимой театральной группы из Кыргызстана, побывавшей на берлинском фестивале.
«Воск или реальность?» Кристофа Марталера в берлинском театре «Фольксбюне»
На фоне общего театрального кризиса есть и частные. Например, затянувшийся почти на десятилетие кризис берлинского театра «Фольксбюне», который власти еще в 2017-м решили превратить из успешного театра в площадку для совриска. Затея провалилась, но театр шатает до сих пор. Но последний месяц зал опять ломится: идет премьерный спектакль Кристофа Марталера Wachs oder Wirklichkeit? («Воск или реальность?»).
В начале 90-х швейцарец Марталер поставил здесь спектакль Murh den Europäer! Murh ihn! Murh ihn! Murh ihn ab! ( «Убей европейца! Замочи его! Пристукни его! Прикончи его!» — здесь и далее перевод автора) с подзаголовком: «Вечер патриотической песни». На сцене пели, горько и ядовито издеваясь над восточными немцами, время которых в спектакле остановилось в буквальном смысле: на задней стене висели часы с застывшими стрелками. А вся декорация напоминала зал ожидания вокзала, где застряли те, чей паровоз навсегда ушел на запасный путь. Спектакль стал культовым, а Марталер — звездой. Диск с записью «Убей европейца» зрители сметают с прилавка «Фольксбюне» до сих пор.
В «Воск или реальность?» Марталеру удалось повторить былой подвиг: он снова представил зрителям их портрет. Вернее, изысканно-ироничную и при этом сияюще-глянцевую карикатуру на сегодняшнее человечество.
Хохот в зале стоит все полтора часа. Хотя месседж мрачный: выхода из тупика у нас нет, потому что мы уже не способны его искать.
Утверждают, что Марталер начал делать свой спектакль в ответ на разговоры о том, что ИИ скоро заменит человека: когда открывается занавес, живые актеры на двухуровневой сцене неотличимы от манекенов. Среди тех и других — много узнаваемых персонажей из недавней истории: знаменитый в Германии телеведущий, постаревшая поп-звезда, оживающая принцесса Диана, восковая Монсеррат Кабалье. С верхнего этажа так и не спустится слепок Карла Лагерфельда, зато прошелестит, сверкая чешуей платья, Тейлор Свифт (певица и актриса Тора Аугстад).
Сцена из спектакля «Воск или реальность?». Фото: Matthias Horn / Volksbuehne
За паноптикумом следит пожилая смотрительница (актриса Хильдегард Алекс когда-то была участницей «Убей европейца»), специальной щеткой смахивающая пыль с живых и неживых, строго приказывающая и тем и другим: «Не спать!» Теплокровные падают замертво, симулируя рукотворных, — и когда пианист (похожий был и в «Убей европейца») играет на клавесине шлягер That’s what friends are for, то каждый живой персонаж подходит к неживому и берет куклу за руку, проникновенно глядя в восковое лицо: какой век, такие и друзья.
Художница спектакля и давняя соратница Марталера Анна Фиброк доводит привлекательность сценической картинки до глянца. Когда вслушиваешься в текст (придуманный Марталером вместе с актерами при участии швейцарского писателя Юрга Ледераха), понимаешь, что эта пародия на ответы ИИ полна жутковатых аллюзий на новейшую историю. Королева Елизавета (в нее превращается смотрительница) интересуется неким Уинстоном. Тот, в свою очередь, спрашивает, как дела в южном Панкове (район Берлина): «Там ведь отличные пекарни, как говорили мои пилоты». За абсурдными, несвязными репликами вдруг маячат тени ковровых бомбардировок — акций возмездия, устроенных британцами по приказу Уинстона Черчилля.
Танцы, песни, светские беседы прерывают вставные номера: раздаются фанфары, опускается занавес и, под гимн Европы, на авансцену выходят всё те же персонажи. Думаете, сейчас они наконец скажут нечто судьбоносное? Как бы не так! С подчеркнутым пафосом они несут еще более забористую ахинею. Объяснений не будет. Несмотря на карикатурность, весь спектакль нагнетается ощущение, что вот-вот случится важное: приметы этого угадываются в ритме, в диалогах и позах. Однако всё обрывается на полуслове: кто-то из персонажей вспоминает, что пора выключить свет, ведь «темнота дешевле — за нее не надо платить».
Какие тут судьбоносные решения — когда надо беречь электричество.
Imagine Кристиана Люпы в варшавском театре «Повшехны»
Сцена из спектакля «Imagine». Фото: Natalia Kabanow / Powszechny
Несмотря на название, персонажи Кристиана Люпы не поют. Очередной блокбастер 81-летнего польского режиссера длится пять часов, но событий в нем минимум. Люпа задумал его еще в 2020-м — помешал ковид. Премьеру сыграли в апреле 2022-го. В отдельных сценах указана дата, когда происходит действие: пролог — 13.01.2022. Основные части — уже после 24.02.22.
В прологе мы наблюдает беседу двух персонажей, А1 и А2 (Гжегож Артман и Анджей Кляк). Оба играют Антонена Арто — одиозного театрального мечтателя, революционера и безумца, автора книги «Театр и его двойник».
Взволнованный происходящим в мире в целом и русскими войсками на границе с Украиной — в частности, Арто собирает друзей. Дело происходит как бы в Нью Йорке, хотя не важно, где находится этот хипповской сквот. Как неважно и то, что реальный Арто умер в 1948-м, а в друзьях у него — сплошь битники и хиппи из 1960-х: от певицы Дженис Джоплин, сетующей, что ее позвали решать взрослые вопросы, а она-то умерла в 27 лет, до писательницы Сьюзан Зонтаг, психолога Тимоти Лири, мелькающего в финале Джона Леннона и ныне здравствующей Патти Смит.
Люпа, как и Марталер, легко смешивает мертвых с живыми, полагая, видимо, что мы дошли до той точки истории, когда такие «мелочи», как несовпадения дат жизни, уже не важны.
Обрамив сцену своей фирменной красной неоновой рамкой, Люпа (сценограф всех своих спектаклей) выстраивает на ней обшарпанный павильон и дает актерам по многу ролей: Анджей Кляк играет не только ипостась Арто, но в чем-то и молодое альтер эго самого режиссера. Участвует в спектакле и сам режиссер: сидя в последнем ряду партера, он комментирует действие в микрофон. Похоже, именно этим он добавляет спектаклю ту сиюминутность, которая заставляет верить, будто всё происходит прямо сейчас. За длинными монологами (спектакль идет по-польски с английскими субтитрами) не угнаться. Но и оторваться нельзя — ведь кажется, что на твоих глазах решается судьба человечества.
Сцена из спектакля «Imagine». Фото: Natalia Kabanow / Powszechny
Когда все политики мира «обосрались» («fucked up» повторяется несколько раз), сумасшедший провидец Арто созывает хиппарей. Не для того, чтобы напомнить, как и они «просрали» идеи пацифизма: Люпа дезавуируют и сами эти идеи, и ленноновский «манифест», звучащий в песне Imagine. Есть тут упоминание и некого польского философа, за которым угадывается театральный гуру Ежи Гротовский.
«…Что нужно сделать, чтобы избавиться от религии, веры в загробную жизнь, имущества, исторической памяти и так далее? Нужен откровенный террор, подобного которому еще не было; террор, по сравнению с которым сталинские чистки покажутся детской забавой. Это была бы тотальная война, которую вели бы пацифисты против всего мира. Люди жили бы без деморализующих достижений цивилизации; они вернулись бы к работе в поле. Жадность и голод перестали бы существовать. Всё было бы общим. Человеческая раса была бы счастлива жить в глобальном “Биркенау”, без охраны и колючей проволоки...»
Этот монолог одной из героинь персонажи встречают в штыки, называя «польского философа» злобным придурком. Что они предлагают взамен? Да в общем, ничего, кроме чтения знаменитого «Holy, Holy, Holy» («Footnote Howl») Аллена Гинзберга.
Во втором акте действуют две ипостаси Арто (одна из которых потом окажется Джоном Ленноном). Сцена «одета» во множество экранов, на которых появляется то пустыня, то облачное небо, с которого спускается то ангел, то звездолет (сделано это весьма остроумно).
Облив себя бензином, но не сумев поджечь, встретившись с парой марсиан, не понимающих слово «депрессия», но забирающих его для подзарядки космической энергией, изможденный Арто возвращается на сцену посвежевшим и очень здравым.
Мысль его больше не блуждает вокруг коммун и «клубничных полей». Помянув Трампа, Качиньского, Путина и вообще русских, которым нужна сперма, «чтобы сразу растить из нее солдат для межпланетных войн», он приходит к тому, что единственная форма противостояния насилию — это, оказывается, личное «Нет», которое каждый человек может сказать насилию.
Valentina Каролин Гийелы Нгуен в Национальном театре Страсбурга
От театральных мыслителей старшего поколения самое время перейти к молодым. Свежая кровь вливается в театр старой Европы с Востока.
Новая театральная звезда — Каролин Гийела Нгуен (Karoline Guiela Nguyen) — родилась на юге Франции, ее мама — наполовину вьетнамка.
В 2020-м ее спектакль «Сайгон» был представлен на московском фестивале «Территория». Перед нами разворачивались события, происходившие в кафе Сайгона и Парижа — сперва в 1956-м, а потом 40 лет спустя, — когда те, кто был вынужден бежать из Вьетнама, получили шанс вернуться. В прошлом году, на Венском фестивале, спектакль Нгуен «Лакрима» вызвал шквал аплодисментов. В центре опять были судьбы простых людей, перемолотых жерновами капитализма. Но появилось и важное отличие: реалистичная история рассказывалась с фантастическими сменами ритма.
На фестивале FIND состоялось превью ее нового спектакля — он называется «Валентина», его премьера пройдет в конце апреля в Страсбурге.
8-летняя румынская девочка Валентина оказывается во Франции — у ее мамы серьезные проблемы с сердцем, но она просит ребенка никому об этом не говорить.
Нгуен много общалась с румынской коммуной Страсбурга, и девочку в ее спектакле по очереди играют юные румынки, отлично говорящие по-французски. Собственно, это качество — быстрая обучаемость — важно и в сюжете придуманной Каролин истории. Способная к языкам Валентина берет на себя непосильный груз: она вынуждена стать переводчицей для своей мамы, чье состояние ухудшается, а французский врач не хочет принимать мигрантку без переводчика. Валентина без конца прогуливает школу, придумывая самые нелепые оправдания: ведь она обещала маме хранить ее тайну.
Детская самоотверженность и одиночество в черством, бездарно устроенном взрослом мире — вот главные темы этой социальной сказки с хорошим (вопреки всем обстоятельствам) концом.
На камерной сцене расположены небольшие ниши с цветами — аккуратный намек на то, что Валентина, может быть, — святая. В этом спектакле вообще всё аккуратно. И юная Хлое Катрин (Chloé Catrin, в очередь с ней — Loredana Jancu) играет так, что за ее внешним спокойствием чувствуется огромное напряжение. Вообще, актеры в этом спектакле сдержаны и немного отстранены. А главные повороты сюжета комментирует «закадровый» голос ведущей.
Но «Валентина» держится не столько на тексте, сколько на том, что зритель чувствует за словами. Режиссер и ее герои не говорят впрямую о том, как неправильно устроен сегодняшний мир. Сострадание, гнев и неприятие законов, по которым живет современное общество, испытывают зрители. Похоже, Каролин Нгует стала одной из первых, кому сегодня удалось найти форму для интимного разговора на острые общественные темы.
Сцена из спектакля «Валентина». Фото: Théâtre national de Strasbourg (TnS) / Schaubuehne
«Уя» кыргызского режиссера Чагалдака Замирбекова на фестивале FIND
Чагалдак Замирбеков рассказывает, что принципиально не хотел учиться в Москве: из-за всех этих «колониальных разборок». Он молод, но четыре года назад и сам начал преподавать в Бишкеке. В его документальном спектакле, сделанном в маленьком независимом бишкекском театре, три актрисы и один актер перевоплощаются в своих соотечественников.
48-летняя женщина, усыновившая вместе с мужем брошенных детей, взявшая в дом юную девушку, ставшую матерью втайне от родителей; старуха, оставленная в доме престарелых; девчонка-бариста, мечтающая носить хиджаб и переживающая, что ее считают «разгульной»; ультранационалист, считающий, что его страна должна «арабифицироваться»; наконец, девушка, заявляющая о глобальном разочаровании в «больших братанах» — Америке и Евросоюзе, оказавшихся ничуть не лучше России.
У всех этих персонажей есть реальные прототипы, чьи монологи артисты записывали на пленку.
Спектакль играется как бы в дверном проеме старой квартиры — зритель из Восточной Европы узна́ет этот цвет стен в коммуналке и другие приметы, оставшиеся еще с советского времени. Публика сидит на небольших трибунах с трех сторон, так что актеры повторяют одни и те же реплики, поворачиваясь к разным трибунам. Их зарисовки точны и безжалостны, а финальная — со жгучим монологом против отношения европейцев к «странам третьего мира» — оставляет сильное впечатление, но дает и повод для споров.
Замирбеков и его артисты представляют социальную палитру современного Бишкека, максимально устраняясь от выводов и собственных оценок. Разочаровавшаяся в Европе девушка показывает зрителям листок с монологом в поддержку Палестины и довольно вызывающе отказывается читать его перед берлинской публикой — намекая на то, что в отношении Палестины демократические принципы в Германии не работают.
Но как это монтируется одно с другим: горячая поддержка Палестины, желание носить хиджаб, стремление к арабизации и звучащие в спектакле феминистские установки (особенно, если учитывать географическую близость Кыргызстана к Афганистану)?
Режиссер говорит, что не может ответить на эти вопросы. Собственно, он и не обязан: он лишь запечатлел фрагмент реальности. Но, кажется, в новейшем театре, как и в новейшем мире, без собственной оценки уже не обойтись.
Сцена из спектакля «Уя». Фото: Ilya Karimdjanov / Schaubuehne
